Неточные совпадения
Старик, сидевший с ним, уже давно ушел домой; народ весь разобрался. Ближние
уехали домой, а дальние собрались к ужину и ночлегу в лугу. Левин, не замечаемый народом, продолжал лежать на копне и смотреть, слушать и думать. Народ, оставшийся ночевать в лугу, не спал почти всю короткую летнюю ночь. Сначала слышался общий веселый говор и хохот за ужином, потом опять песни и смехи.
— Ну, пусть бы я остался: что из этого? — продолжал он. — Вы, конечно, предложите мне дружбу; но ведь она и без того моя. Я
уеду, и через год, через два она все будет моя. Дружба — вещь хорошая, Ольга Сергевна, когда она — любовь между молодыми мужчиной и женщиной или воспоминание о любви между
стариками. Но Боже сохрани, если она с одной стороны дружба, с другой — любовь. Я знаю, что вам со мной не скучно, но мне-то с вами каково?
Наконец Петр Иванович сказал, что весь дом, кроме Николая Васильевича, втайне готовится
уехать на такие воды, каких
старики не запомнят, и располагают пробыть года три за границей.
На другой день условие домашнее было подписано, и, провожаемый пришедшими выборными
стариками, Нехлюдов с неприятным чувством чего-то недоделанного сел в шикарную, как говорил ямщик со станции, троечную коляску управляющего и
уехал на станцию, простившись с мужиками, недоумевающе и недовольно покачивавшими головами. Нехлюдов был недоволен собой. Чем он был недоволен, он не знал, но ему все время чего-то было грустно и чего-то стыдно.
— Улетела наша жар-птица… — прошептал
старик, помогая Привалову раздеться в передней; на глазах у него были слезы, руки дрожали. — Василий Назарыч
уехал на прииски; уж неделю, почитай. Доедут — не доедут по последнему зимнему пути…
Через день Привалов опять был у Бахаревых и долго сидел в кабинете Василья Назарыча. Этот визит кончился ничем.
Старик все время проговорил о делах по опеке над заводами и ни слова не сказал о своем положении. Привалов
уехал, не заглянув на половину Марьи Степановны, что немного обидело гордую старуху.
— Утром? Я не говорил, что утром… А впрочем, может, и утром. Веришь ли, я ведь здесь обедал сегодня, единственно чтобы не обедать со
стариком, до того он мне стал противен. Я от него от одного давно бы
уехал. А ты что так беспокоишься, что я
уезжаю. У нас с тобой еще бог знает сколько времени до отъезда. Целая вечность времени, бессмертие!
Вспомните выражение в «пьяном» письме Дмитрия Карамазова: «Убью
старика, если только
уедет Иван»; стало быть, присутствие Ивана Федоровича казалось всем как бы гарантией тишины и порядка в доме.
Уезжая, он взошел наверх; взволнованная всем происшедшим, Natalie сидела на креслах, закрывши лицо, и горько плакала.
Старик потрепал ее по плечу и сказал...
Старик Бушо не любил меня и считал пустым шалуном за то, что я дурно приготовлял уроки, он часто говаривал: «Из вас ничего не выйдет», но когда заметил мою симпатию к его идеям régicides, [цареубийственным (фр.).] он сменил гнев на милость, прощал ошибки и рассказывал эпизоды 93 года и как он
уехал из Франции, когда «развратные и плуты» взяли верх. Он с тою же важностию, не улыбаясь, оканчивал урок, но уже снисходительно говорил...
Самым интересным был финал суда: когда приговор был прочитан, из залы заседания вышел почтенный, профессорского вида
старик, сел на лихача, подозвал городового, передал ему конверт, адресованный на имя председателя суда, и
уехал.
После вечера, проведенного среди родных и близких знакомых, все три стали на колени,
старики благословили их, и ночью они
уехали…
Короткая фраза упала среди наступившей тишины с какой-то грубою резкостью. Все были возмущены цинизмом Петра, но — он оказался пророком. Вскоре пришло печальное известие: старший из сыновей умер от раны на одном из этапов, а еще через некоторое время кто-то из соперников сделал донос на самый пансион. Началось расследование, и лучшее из училищ, какое я знал в своей жизни, было закрыто.
Старики ликвидировали любимое дело и
уехали из города.
Вскоре он
уехал на время в деревню, где у него был жив
старик отец, а когда вернулся, то за ним приехал целый воз разных деревенских продуктов, и на возу сидел мальчик лет десяти — одиннадцати, в коротенькой курточке, с смуглым лицом и круглыми глазами, со страхом глядевшими на незнакомую обстановку…
Встреча с отцом вышла самая неудобная, и Галактион потом пожалел, что ничего не сделал для отца. Он говорил со
стариком не как сын, а как член банковского правления, и
старик этого не хотел понять. Да и можно бы все устроить, если бы не Мышников, — у Галактиона с последним оставались попрежнему натянутые отношения. Для очищения совести Галактион отправился к Стабровскому, чтобы переговорить с ним на дому. Как на грех, Стабровский куда-то
уехал. Галактиона приняла Устенька.
Емельян
уехал с женой в Заполье, а на мельнице оставался один Симон. В первую минуту
старик не узнал сына, — так он изменился за этот короткий срок.
Иногда по двору ходил, прихрамывая, высокий
старик, бритый, с белыми усами, волосы усов торчали, как иголки. Иногда другой
старик, с баками и кривым носом, выводил из конюшни серую длинноголовую лошадь; узкогрудая, на тонких ногах, она, выйдя на двор, кланялась всему вокруг, точно смиренная монахиня. Хромой звонко шлепал ее ладонью, свистел, шумно вздыхал, потом лошадь снова прятали в темную конюшню. И мне казалось, что
старик хочет
уехать из дома, но не может, заколдован.
Например, ничтожный процент
стариков на Сахалине означает не какие-либо неблагополучные условия, вроде высокой смертности, а то лишь, что ссыльные в большинстве успевают отбыть наказание и
уехать на материк до наступления старости.
Старик недавно получил крестьянские права и теперь
уезжал с женою на материк, сначала во Владивосток, а потом «куда бог даст».
Все это, вместе взятое, ставило и меня в затруднительное положение. Орочи, всегда готовые мне помочь, были очень озабочены вопросом, кто и как будет меня сопровождать на Хунгари.
Старик Антон Сагды и Федор Бутунгари советовали мне отказаться от зимнего похода, предлагали мне остаться у них до весны и с первым пароходом
уехать во Владивосток.
Долго стоял Коваль на мосту, провожая глазами уходивший обоз. Ему было обидно, что сват Тит
уехал и ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу было не до вероломного свата, —
старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли вырос… Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками. В душе Тита этот пустой случай вызвал первую тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
Но
старик не вытерпел: когда после ужина он улегся в хозяйском кабинете, его охватила такая тоска, что он потихоньку пробрался в кухню и велел закладывать лошадей. Так он и
уехал в ночь, не простившись с хозяином, и успокоился только тогда, когда очутился у себя дома и нашел все в порядке.
Не могли увлекаться этим общим движением только те, кто не мог
уехать по бедности или слабости, как увечные,
старики, бобылки.
Никаких разговоров по первоначалу не было, как не было их потом, когда на другой день приехал с пожара Макар.
Старик отмалчивался, а сыновья не спрашивали. Зато Домнушка в первую же ночь через Агафью вызнала всю подноготную: совсем «выворотились» из орды, а по осени выедет и большак Федор с женой. Неловко было выезжать всем зараз, тоже совестно супротив других, которым не на что было пошевельнуться:
уехали вместе, а назад повернули первыми Горбатые.
Долго толковали
старики с попом, добиваясь, чтобы он прямо посоветовал им
уезжать, но о. Сергей отвечал уклончиво и скорее не советовал
уезжать.
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи… С заводу хотят
уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела, так на снохах и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком конце.
Наутро Макар опять
уехал в лес и не показывался домой целый месяц. Татьяна вздохнула свободнее. Да и Аграфена проживала совсем тайно в избушке мастерицы Таисьи вместе с своим сынишкой Глебом. Ее редко кто видел, и то больше из своих же кержаков, как жигаль Мосей или
старик Основа.
Обоз с имуществом был послан вперед, а за ним отправлена в особом экипаже Катря вместе с Сидором Карпычем. Петр Елисеич
уехал с Нюрочкой. Перед отъездом он даже не зашел на фабрику проститься с рабочими: это было выше его сил. Из дворни господского дома остался на своем месте только один
старик сторож Антип. У Палача был свой штат дворни, и «приказчица» Анисья еще раньше похвалялась, что «из мухинских» никого в господском доме не оставит.
— Никаких… Какие же могут быть приказания?.. Ступайте… Очень вам благодарен за беспокойство… Никаких… — повторил
старик раздраженным голосом, и полицеймейстер
уехал.
Тот на это преловкий человек, ни один арестант теперь из острога к допросу не
уедет без его наставления, и
старик сведущий… законник… лет семь теперь его по острогам таскают…
Сусанна Николаевна и Муза Николаевна попросили наконец у стариков-хозяев позволения оставить больного и
уехать.
Но вот однажды Аггей Никитич, страдая от мозоли, зашел в аптеку Вибеля и застал там самого аптекаря, который был уже
старик, из обрусевших немцев, и которого Аггей Никитич еще прежде немного знал, но не ведал лишь одного, что Вибель лет за десять перед тем женился на довольно молоденькой особе, которая куда-то на весьма продолжительное время
уезжала от него, а ныне снова возвратилась.
Так же как и
старик, он, закрыв глаза, поднял руки ладонями кверху, прочел молитву, отер руками лицо и только тогда начал говорить. Он сказал, что от Шамиля был приказ задержать Хаджи-Мурата, живого или мертвого, что вчера только
уехали посланные Шамиля, и что народ боится ослушаться Шамиля, и что поэтому надо быть осторожным.
Грустная тень давно слетела с лица молодых. Они были совершенно счастливы. Добрые люди не могли смотреть на них без удовольствия, и часто повторялись слова: «какая прекрасная пара!» Через неделю молодые собирались ехать в Багрово, куда сестры Алексея Степаныча
уехали через три дня после свадьбы. Софья Николавна написала с ними ласковое письмо к
старикам.
В первые минуты Софье Николавне было жаль свекра, грустно, что она рассталась с ним: образ
старика, полюбившего ее, огорченного теперь разлукою с невесткой, так и стоял перед нею; но скоро мерное покачиванье кареты и мелькающие в окна поля, небольшие перелески, горный хребет, подле которого шла дорога, произвели свое успокоительное действие, и Софья Николавна почувствовала живую радость, что
уехала из Багрова.
— О, как же! — ответил Бавс. — Это была прихоть
старика Сениэля. Я его знал. Он из Гель-Гью, но лет десять назад разорился и
уехал в Сан-Риоль. Его родственники и посейчас живут здесь.
— Что ж, так и
уезжаешь? Хоть подари чтò на память, отец мой. Флинту-то подари. Куды тебе две, — говорил
старик, всхлипывая от искренних слез.
Завтра я
уезжаю, а послезавтра вы забудете
старика, точно его и нет на свете…
По прошествии некоторого времени духовник
уехал, объявив наперед, что
старик исполнил их желание и велел им передать Петру и Василию родительское свое благословение.
— Ведь вот нынче,
старик сам за хворостом в лес
уехал, а ему наказал ямы копать: так нет вот, и лопаты в руки не брал…
Затем он упрекал ее мужа в недальновидности: не покупает домов, которые продаются так выгодно. И теперь уж Юлии казалось, что в жизни этого
старика она — не единственная радость. Когда он принимал больных и потом
уехал на практику, она ходила по всем комнатам, не зная, что делать и о чем думать. Она уже отвыкла от родного города и родного дома; ее не тянуло теперь ни на улицу, ни к знакомым, и при воспоминании о прежних подругах и о девичьей жизни не становилось грустно и не было жаль прошлого.
Но она не умела молчать о
старике и всё уговаривала Илью забыть о нём. Лунёв сердился, уходил от неё. А когда являлся снова, она бешено кричала ему, что он её из боязни любит, что она этого не хочет и бросит его,
уедет из города. И плакала, щипала Илью, кусала ему плечи, целовала ноги, а потом, в исступлении, сбрасывала с себя одежду и, нагая стоя перед ним, говорила...
Привез я на другой день
старика к Гореву, и больше мы не видались. Горев в тот же день
уехал с ним в Питер и определил его в приют для престарелых артистов.
Картежник и гуляка, Давыдов был известен своими любовными похождениями. Соня, как и надо было ожидать, безумно влюбилась в него, и молодые люди тайно сошлись. На первой неделе поста дочь вдруг заявила отцу, что она
уезжает с Давыдовым, и, несмотря на слезы и просьбы
стариков,
уехала.
Старики Протозановы так на это и смотрели, и когда сын их Лев Львович, получив чин в гвардии, приехал из Петербурга на побывку домой с тем же пламенем любви к сиротке, с каким четыре года тому назад
уехал, то они только обрадовались, что это чувство, выдержав испытание, остается прочным.
Лиза. Вот и
уехали! Дожидайся их тут! Страсти ведь это, да и только! Ночью, в саду-то, да еще и одна! Эко наше дело — всего-то бойся! И человека-то бойся и… (Оглядывается). Смерть ведь это! Человек-то бы еще ничего, все как-нибудь сговорить можно… Батюшки! Идет кто-то! (Смотрит). Ну, ничего; это наши
старики с гулянья. (Прячется).
«Я
уезжаю от вас навсегда. Вы, вероятно, сами согласны, что при розни, которая открылась в наших взглядах на все в мире, нам жить вместе нельзя. Ни с какой помощью ни ко мне, ни к сыну моему прошу вас не относиться: мы оба совершенно обеспечены казенным местом, которое я получила у
старика Оглоблина».
— Мы-с пили, — отвечал ему резко князь Никита Семеныч, — на биваках, в лагерях, у себя на квартире, а уж в Английском клубе пить не стали бы-с, нет-с… не стали бы! — заключил
старик и, заплетаясь ногою, снова пошел дозирать по клубу, все ли прилично себя ведут. Князя Григорова он, к великому своему удовольствию, больше не видал. Тот, в самом деле, заметно охмелевший,
уехал домой.
Склонный и прежде к скептическому взгляду, он теперь стал окончательно всех почти ненавидеть, со всеми скучать, никому не доверять; не говоря уже о родных, которые первое время болезни князя вздумали было навещать его и которых он обыкновенно дерзостью встречал и дерзостью провожал, даже в прислуге своей князь начал подозревать каких-то врагов своих, и один только Елпидифор Мартыныч день ото дня все более и более получал доверия от него; но зато
старик и поработал для этого: в продолжение всего тяжкого состояния болезни князя Елпидифор Мартыныч только на короткое время
уезжал от него на практику, а потом снова к нему возвращался и даже проводил у него иногда целые ночи.
— Ты видел, как госпожа Жиглинская
уезжала по вечерам с Жуквичем? — перекинулся
старик к сторожу.